Неточные совпадения
— Ради самого
Христа! помилуй, Андрей Иванович, что это
ты делаешь! Оставлять так выгодно начатый карьер из-за того только, что попался начальник не того… Что ж это? Ведь если на это глядеть, тогда и в службе никто бы не остался. Образумься, образумься. Еще есть время! Отринь гордость и самолюбье, поезжай и объяснись
с ним!
— Да ведь я говорю! Согласился
Христос с Никитой: верно, говорит, ошибся я по простоте моей. Спасибо, что
ты поправил дело, хоть и разбойник. У вас, говорит, на земле все так запуталось, что разобрать ничего невозможно, и, пожалуй, верно вы говорите. Сатане в руку, что доброта да простота хуже воровства. Ну, все-таки пожаловался, когда прощались
с Никитой: плохо, говорит, живете, совсем забыли меня. А Никита и сказал...
Она — нищая в родном кругу. Ближние видели ее падшую, пришли и, отворачиваясь, накрыли одеждой из жалости, гордо думая про себя: «
Ты не встанешь никогда, бедная, и не станешь
с нами рядом, прими,
Христа ради, наше прощение!»
— C'est ça. [Да, конечно (франц.).] Тем лучше. Il semble qu'il est bête, ce gentilhomme. [Он, кажется, глуп, этот дворянин (франц.).] Cher enfant, ради
Христа, не говори Анне Андреевне, что я здесь всего боюсь; я все здесь похвалил
с первого шагу, и хозяина похвалил. Послушай,
ты знаешь историю о фон Зоне — помнишь?
— Женевские идеи — это добродетель без
Христа, мой друг, теперешние идеи или, лучше сказать, идея всей теперешней цивилизации. Одним словом, это — одна из тех длинных историй, которые очень скучно начинать, и гораздо будет лучше, если мы
с тобой поговорим о другом, а еще лучше, если помолчим о другом.
— Да не ври
ты, ради истинного
Христа, — упрашивала Марья Степановна. — Так она
тебя и стала слушать! Не из таких девка-то,
с ней говори, да откусывай…
— «Что
ты? — возразила
с живостию Лиза, — ради
Христа, не приходи.
— Нет, что уж!
Христос с ним… А хорошенькое у
тебя, сестрица, именьице, кругленькое… Ехала я мимо озимого… ах, хороша родилась рожь! Будешь
с хлебцем нынешний год!
—
Ты что, белены объелся, ускакал! — выговаривала она мне, — я и милостыню раздать не успела… Ну, да и то сказать,
Христос с ними! Не напасешься на них, дармоедов.
— Не мути
ты меня,
Христа ради! дай светлого праздника без греха дождаться! Поела и ступай
с Богом наверх!
— Ведь вот, знаешь
ты, можешь! А над нищими не надо смеяться, господь
с ними!
Христос был нищий и все святые тоже…
Великий Инквизитор у Достоевского, враг свободы и враг
Христа, говорит
с укором
Христу: «
Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за
Тобой, прельщенный и плененный
Тобою».
— Кышь,
ты,
Христова скотинка! — по-бабьи понукала она лошадь, точно отгоняла курицу. —
С богом, родимый мой…
—
Христос тебя да сохранит, маленькая… дитя
ты мое! Ангел божий да будет
с тобою!
"
Ты почто, раба, жизнью печалуешься?
Ты воспомни, раба, господина твоего, господина твоего самого
Христа спаса истинного! как пречистые руце его гвоздями пробивали, как честные нозе его к кипаристу-древу пригвождали, тернов венец на главу надевали, как святую его кровь злы жидове пролияли…
Ты воспомни, раба, и не печалуйся; иди
с миром, кресту потрудися; дойдешь до креста кипарисного, обретешь тамо обители райские; возьмут
тебя, рабу, за руки ангели чистые, возьмут рабу, понесут на лоно Авраамлее…"
И опять на печке растянулась и обеспамятела. Губы-то у ней шевелятся, а чего она ими бормочет — не сообразишь! То Ерусалим опять называет, то управительшу поминает, то"
Христа ради!"закричит, и так, братец
ты мой, жалостно, что у меня
с бабой ровно под сердце что подступило.
— Вспомни, мол,
ты, — говорю, — что в книгах про пашпорты-то написано! Сам спас
Христос истинный сказал: странна мя приимите; а какой же я буду странник, коли у меня пашпорт в руках?
С пашпортом-то я к губернатору во дворец пойду! А
ты не токма что пашпорт, а еще фальшивый сочиняешь!
— Господи! Иван Перфильич! и ты-то! голубчик! ну,
ты умница! Прохладись же
ты хоть раз, как следует образованному человеку! Ну, жарко
тебе — выпей воды, иль выдь, что ли, на улицу… а то водки! Я ведь не стою за нее, Иван Перфильич! Мне что водка!
Христос с ней! Я вам всем завтра утром по два стаканчика поднесу… ей-богу! да хоть теперь-то
ты воздержись… а! ну, была не была! Эй, музыканты!
Спросите у Карпущенкова, зачем ему такое пространство земли, из которой он не извлекает никакой для себя выгоды, он, во-первых, не поймет вашего вопроса, а во-вторых, пораздумавши маленько, ответит вам: «Что ж,
Христос с ней! разве она кому в горле встала, земля-то!» — «Да ведь нужно, любезный, устраивать тротуар, поправлять улицу перед домом, а куда ж
тебе сладить
с таким пространством?» — «И, батюшка! — ответит он вам, — какая у нас улица! дорога, известно, про всех лежит, да и по ней некому ездить».
— Полно,
Христа ради, Иван, полно: ни за что на свете я
тебя ни разу не ударю, а только уходи поскорее, пока Машеньки
с дочкой дома нет, а то они по
тебе очень плакать будут.
— И отстань, брат,
Христа ради, потому что
ты беспачпортный, еще
с тобою спутаешься.
— Говорю
тебе: я высказалась — и оставь. Отпусти меня, ради
Христа,
с миром. Тарантас, чу, готов.
— Вот
ты меня бранишь, а я за
тебя Богу помолюсь. Я ведь знаю, что
ты это не от себя, а болезнь в
тебе говорит. Я, брат, привык прощать — я всем прощаю. Вот и сегодня — еду к
тебе, встретился по дороге мужичок и что-то сказал. Ну и что ж! и
Христос с ним! он же свой язык осквернил! А я… да не только я не рассердился, а даже перекрестил его — право!
— И не соблазняй
ты меня! — замахала на него руками Арина Петровна, — уйди
ты от меня, ради
Христа! еще папенька неравну услышит, скажет, что я же
тебя возмутила! Ах
ты, Господи! Я, старуха, отдохнуть хотела, даже задремала совсем, а он вон
с каким делом пришел!
— Да замолчи,
Христа ради… недобрый
ты сын! (Арина Петровна понимала, что имела право сказать «негодяй», но, ради радостного свидания, воздержалась.) Ну, ежели вы отказываетесь, то приходится мне уж собственным судом его судить. И вот какое мое решение будет: попробую и еще раз добром
с ним поступить: отделю ему папенькину вологодскую деревнюшку, велю там флигелечек небольшой поставить — и пусть себе живет, вроде как убогого, на прокормлении у крестьян!
— Ничего я, мой друг, не знаю. Я в карты никогда не игрывал — только вот разве
с маменькой в дурачки сыграешь, чтоб потешить старушку. И, пожалуйста,
ты меня в эти грязные дела не впутывай, а пойдем-ка лучше чайку попьем. Попьем да посидим, может, и поговорим об чем-нибудь, только уж, ради
Христа, не об этом.
— Болваны это говорят, еретики, а
ты, старая дура, слушаешь!
Христос — не нищий, а сын божий, он придет, сказано, со славою судить живых и мертвых — и мертвых, помни! От него не спрячешься, матушка, хоть в пепел сожгись… Он
тебе с Василием отплатит за гордость вашу, за меня, как я, бывало, помощи просила у вас, богатых…
— Да-с, — продолжал, вытерев себе ротик, карло. — А пришел-то я в себя уж через девять дней, потому что горячка у меня сделалась, и то-с осматриваюсь и вижу, госпожа сидит у моего изголовья и говорит: «Ох, прости
ты меня,
Христа ради, Николаша: чуть я
тебя, сумасшедшая, не убила!» Так вот она какой великан-то была, госпожа Плодомасова!
— Я?.. то есть
ты спрашиваешь, лично был ли я
с ним знаком? Нет; меня бог миловал, — а наши кое-кто наслаждались его беседой. Ничего; хвалят и превозносят. Он одну нашу барыню даже в
Христову веру привел и Некрасова музу вдохновил. Давай-ка я его поскорее повешу! Ну, вот теперь и всё как следует на месте.
— А! Что делать! Если бы можно, надел бы я котомку на плечи, взял бы в руки палку, и пошли бы мы
с тобой назад, в свою сторону, хотя бы
Христовым именем… Лучше бы я стал стучаться в окна на своей стороне, лучше стал бы водить слепых, лучше издох бы где-нибудь на своей дороге… На дороге или в поле… на своей стороне… Но теперь этого нельзя, потому что…
— Ну, бог
с тобой, — иди, — прости
тебе Христос…
— Хотя сказано: паси овцы моя, о свиниях же — ни слова, кроме того, что в них
Христос бог наш бесприютных чертей загонял! Очень это скорбно всё, сын мой! Прихожанин
ты примерный, а вот поспособствовать
тебе в деле твоём я и не могу. Одно разве — пришли
ты мне татарина своего, побеседую
с ним, утешу, может, как, — пришли, да!
Ты знаешь дело моё и свинское на меня хрюкание это. И
ты, по человечеству, извинишь мне бессилие моё. Оле нам, человекоподобным! Ну — путей добрых желаю сердечно! Секлетеюшка — проводи!
— Родимый, — шелестел её голос, — ах, останешься
ты один круглым сиротиной на земле! Уж
ты держись за Пушкарёва-то,
Христа ради, — он хошь слободской, да свят человек! И не знаю лучше его… Ох, поговорить бы мне
с ним про
тебя… коротенькую минутку бы…
— Мужик — умный, — сказал Никон, усмехаясь. — Забавно мы
с ним беседуем иной раз: он мне — хорошая, говорит, у
тебя душа, а человек
ты никуда не годный! А я ему — хороший
ты человек, а души у
тебя вовсе нет, одни руки везде, пар шестнадцать! Смеётся он. Мужик надёжный, на пустяки себя не разобьёт и за малость не продаст ни себя, ни другого. Ежели бы он
Христа продавал — ограбил бы покупателей, прямо бы и сразу по миру пустил.
— Спаси
тебя Христос, Лукаша! Бог
с тобой! Пришлю, из новой бочки пришлю, — отвечала старуха, подходя к забору. — Да слушай чтò, — прибавила она, перегнувшись через забор.
—
Ты, брат, — отвечает мне Фортунатов, — если
тебе нравится эти сантиментальные рацеи разводить, так разводи их себе разводами
с кем хочешь, вон хоть к жене моей ступай, она
тебя, кстати, морошкой угостит, — а мне, любезный друг, уж все эти дураки надоели, и русские, и польские, и немецкие. По мне хоть всех бы их в один костер, да подпалить лучинкою, так в ту же пору. Вот не угодно ли получить бумаги ворошок — позаймись,
Христа ради, — и
с этим подает сверток.
— Бога ради, — говорю, — Леонид Григорьевич, мне не до разговоров; я
тебя с умилением прошу, не неси
ты мне,
Христа ради, всей этой ахинеи, а скажи мне, за что меня берут!
— Только, ради истинного
Христа, Аришенька, ничего не говори Дуняше, — упрашивала Агнея Герасимовна, утирая лицо платочком, — бабочка на сносях, пожалуй, еще попритчится что… Мы
с Матреной Ильиничной досыта наревелись об вас. Может, и зря люди болтают, а все страшно как-то…
Ты, Аришенька, не сумлевайся очень-то: как-нибудь про себя износим. Главное — не доведи до поры до времени до большаков-то,
тебе же и достанется.
Несчастливцев. Ну, до Воронежа, положим,
ты с богомольцами дойдешь,
Христовым именем пропитаешься; а дальше-то как? Землей войска Донского? Там, не то что даром, а и за деньги не накормят табачника. Облика христианского на
тебе нет, а
ты хочешь по станицам идти: ведь казачки-то
тебя за беса сочтут — детей стращать станут.
«Что
ты, говорю:
Христос, мол,
с тобою».
—
С праздником
Христовым, ваше сиятельство, — сказала она: — спаси
тебя Бог, отец
ты наш…
—
Ты погоди!
Ты еще послушай дальше-то — хуже будет! Придумали мы запирать их в дома разные и, чтоб не дорого было содержать их там, работать заставили их, стареньких да увечных… И милостыню подавать не нужно теперь, и, убравши
с улиц отрепышей разных, не видим мы лютой их скорби и бедности, а потому можем думать, что все люди на земле сыты, обуты, одеты… Вот они к чему, дома эти разные, для скрытия правды они… для изгнания
Христа из жизни нашей! Ясно ли?
— Не говори
ты мне, ради
Христа! Я ведь помню! я все помню! Помню я, как
ты меня
с Прошкой-то кучером судил! Ведь я со стыда за
тебя сгорел! Вот
ты как судил!
— Вот те
Христос, своем глазом видел! — божился Бубнов. — Мы как-то
с Андрияшкой из-под Сулему бежали, под Камасином этих самых плех и видели, совсем нагишом и в воде валандаются, как лягуши. Верно
тебе говорю, хошь у кого спроси… Пиканники, те хитреные-мудреные, ежели их разобрать. Здесь все пиканники пойдут; наши заводские да чусовские в камнях остались.
— Владимир Сергеич! — проговорил, всхлипывая, старик. — Я долго называл
тебя сыном; позволь мне, батюшка, благословить
тебя! — Он перекрестил Рославлева, прижал его к груди своей и сказал: — Ну, Мавра Андреевна! проводи их скорей задним крыльцом.
Христос с вами, мои родные! ступайте
с богом, ступайте! а я стану молиться.
— Да-с, — продолжал, вытерев себе ротик, карлик. — А пришел-то я в себя уж через девять дней, потому что горячка у меня сделалась. Осматриваюсь и вижу, госпожа сидят у моего изголовья и говорят: «Ох, прости
ты меня
Христа ради, Николаша: чуть я
тебя, сумасшедшая, не убила!» Так вот-с она какой великан-то была, госпожа Плодомасова!
Марфа Васильевна, не отставайте, город помещенье большое-с, долго ли потеряться…» — «По клюкву, по ягодку по клюкву!» — «Помилуй,
Христов ты человек, сам гляди, нынешнее!» — «Черно больно…» — «Како черно, где оно черно?
— Нет, — говорит, — ближе к нам! Не хочется мне назвать его — лучше бы
ты сам догадался! Ибо во
Христа прежде и крепче всех те уверовали, кто до встречи
с ним знал уже его в сердце своём, и это силою их веры поднят он был на высоту божества.
— И
с мудрецами храма, — говорил Ларион, — как дитя, беседовал
Христос, оттого и показался им выше их в простой мудрости своей.
Ты, Мотя, помни это и старайся сохранить в душе детское твоё во всю жизнь, ибо в нём — истина!